— Я прошу немногого. Признай только, что сразу после смерти Пепито Кажо зашел за тобой в «Табак».

— Я не знал, что Пепито мертв.

— Вот видишь! Значит, ты, как и сегодня, был в «Табаке» с Эженом и, конечно, с глухим коротышкой, содержателем борделя. Кажо заходил в кафе?

— Нет.

— Значит, постучал в окно. У вас должен быть условный сигнал.

— Ничего я не скажу.

В шесть небо посветлело. По набережной пошли трамваи, и буксир огласил реку пронзительной сиреной, словно собирая растерянные им ночью баржи.

Цвет лица у Мегрэ стал почти таким же ярким, как у Одиа, взгляд — таким же оживленным.

— Хочешь, я по-дружески расскажу тебе, что будет теперь, когда ваши знают, что ты был здесь и мы поговорили? При первой же возможности они опять возьмутся за свое и уж на этот раз тебя кончат. А чем ты рискуешь, заговорив? Тебя ведь нужно только прикрыть, продержав несколько дней в тюрьме. Когда всю банду возьмут, тебя выпустят, и дело с концом.

Одиа внимательно слушал. И словно давая понять, что не отвергает категорически замысел собеседника, процедил как бы себе под нос:

— В таком состоянии, как сейчас, я вправе требовать помещения в тюремную больницу.

— Безусловно. А ты же знаешь, какая санчасть во Френе. Получше любого госпиталя будет.

— Посмотрите, не распухло ли у меня колено.

Мегрэ послушно снял повязку. Колено действительно распухло, и Одна, трясшийся над своим здоровьем, с тревогой ощупал опухоль.

— Как по-вашему, не отрежут мне ногу?

— Ручаюсь, что через две недели ты будешь здоров.

У тебя небольшое воспаление суставной сумки.

— А!

Одна уставился в потолок и пролежал так несколько минут. В одном из номеров зазвонил будильник. По коридорам зашуршали шаги персонала, приступающего к своим обязанностям, затем с лестничной площадки донеслось нескончаемое шарканье сапожных щеток.

— Ну, решил?

— Не знаю.

— Предпочитаешь пойти под суд вместе с Кажо?

— Мне бы водички.

Одна нарочно тянул время. Он не улыбался, но ему — это чувствовалось — нравилось, что за ним ухаживают.

Мегрэ помалкивал. Со спущенными подтяжками он расхаживал по номеру, делая все, чего требовал раненый. Горизонт порозовел. Солнечный луч лизнул окно.

— Кто ведет следствие?

— Комиссар Амадье и следователь Гастамбид.

— Хорошие ребята?

— Куда уж лучше.

— Признайтесь, я чудом уцелел. Чем меня зацепило?

— Левым крылом машины.

— Вел Эжен?

— Он самый. Марселец сидел рядом. Кто он такой?

— Молодой парень, всего три месяца, как здесь. Раньше работал в Барселоне, но, похоже, ему нечего там больше делать.

— Слушай, Одиа. Играть и дальше в прятки нет смысла. Я вызываю такси, и мы едем вдвоем на набережную Орфевр. В восемь появится Амадье, и ты вывалишь свой товар.

Мегрэ зевнул. Он вымотался до того, что с трудом выговаривал слова.

— Почему молчишь?

— Ладно, едем.

Через несколько минут Мегрэ умылся, привел себя в порядок и распорядился, чтобы им принесли завтрак.

— Понимаешь, в твоем положении тюрьма — единственное место, где ты можешь быть спокоен.

— Амадье, это такой высокий, всегда бледный, с длинными усами, верно?

— Да.

— Совершенно его не знаю.

Восходящее солнце наводило на мысль о домике у Луары и удочках, ожидающих на дне лодки. Может, это было следствие усталости, но в один прекрасный момент Мегрэ захотелось все бросить, он удивленно воззрился на Одиа, словно забыв, что тот здесь делает, и запустил пятерню себе в волоса.

— А что же я надену? Брюки-то у меня порваны.

Позвали коридорного, и тот согласился пожертвовать старыми штанами. Одиа хромал, постанывал, всей своей тяжестью висел на руке спутника. Через Новый мост они перебрались на такси, и глотнуть свежего утреннего воздуха было уже большим облегчением. Из ворот предварилки, выгрузив ночной улов, выезжал пустой полицейский фургон.

— Сумеешь подняться по лестнице?

— Пожалуй, да. Во всяком случае, носилок не надо.

Они были у цели. У Мегрэ перехватывало горло от нетерпения. Такси остановилось у дома № 36. Прежде чем высадить Одиа из машины, комиссар расплатился с водителем и, подозвав дежурного в форме, попросил его помочь.

Дежурный разговаривал с человеком, который стоял спиной к улице и, заслышав голос комиссара, круто повернулся. Это был Кажо, с серой двухдневной щетиной на щеках, в темном пальто. Одиа заметил его, лишь когда вылез из такси, а Кажо даже не взглянул на него и продолжал разговаривать с дежурным.

Никто не проронил ни слова. Мегрэ поддерживал официанта из кафе, притворявшегося более пострадавшим, чем на самом деле.

Пройдя через двор, Одиа опустился на первую ступеньку лестницы с видом человека, окончательно выбившегося из сил. И, подняв глаза, ухмыльнулся:

— А ведь я вас обвел, верно? Мне нечего сказать.

Ничего я не знаю. Просто не хотелось оставаться у вас в номере. Разве мы с вами знакомы? Почем я знаю, не вы ли сами толкнули меня под машину?

Кулак Мегрэ сжался и стал тверд как камень, но так и остался в кармане пальто.

Глава 7

Первым, около одиннадцати, появился Эжен. Хотя весна еще не наступила, его костюм уже гармонировал с веселой солнечной погодой. На парне была светло-серая тройка из двухцветной нити, такая эластичная, что при каждом движении ткань облегала мускулы владельца. И когда он распахнул застекленную дверь уголовной полиции, вместе с ним в коридор проник легкий запах духов.

На набережной Орфевр он был не в первый раз. С видом завсегдатая посматривал налево и направо, не выпуская изо рта сигарету с золотым ободком. Время доклада уже минуло. Перед кабинетами комиссаров с мрачным видом ожидали люди.

Эжен подошел к служителю и поздоровался, поднеся два пальца к шляпе.

— Я к комиссару Амадье, старина. Мне назначено.

— Присядьте.

Эжен непринужденно сел, скрестил ноги, раскурил новую сигарету и развернул газету на отчетах о скачках.

Его длинная голубая машина словно распласталась под воротами. Мегрэ, заметивший ее из окна, вышел во двор и осмотрел левое крыло, но не обнаружил ни малейшей царапины.

Несколькими часами раньше он ввалился в кабинет Амадье, как был в шляпе, с настороженными глазами.

— Я привел человека, который знает правду.

— Вам не ко мне, а к судебному следователю, — отмахнулся Амадье, перелистывая донесения.

Тогда Мегрэ постучался в двери начальника полиции, но с первого взгляда понял, что его визит нежелателен.

— Добрый день, господин начальник.

— Добрый день, Мегрэ.

Они действовали друг другу на нервы, и им не требовались долгие разговоры, чтобы это понять.

— Господин начальник, я работал всю ночь и пришел к вам с просьбой допросить трех-четырех человек в вашем присутствии.

— Это дело следователя, — возразил начальник.

— Следователю ничего не вытряхнуть из этих людей, вы же понимаете.

Мегрэ сознавал, что докучает всем и все рады были бы послать его к чертям, но тем не менее упорствовал в своем намерении. Его огромная фигура долго застила свет начальнику, который мало-помалу поддавался настояниям, и наконец в кабинетах зазвенели телефоны.

— Зайдите ко мне на минутку, Амадье.

— Иду, господин начальник.

Началось обсуждение.

— Наш друг Мегрэ утверждает, что…

В девять Амадье нехотя отправился по коридорам Дворца в кабинет г-на Гастамбида. Когда он минут через двадцать вернулся, у него в кармане лежали поручения следователя о допросе Кажо, Одна, хозяина «Табака улицы Фонтен», Эжена, марсельца и глухого коротышки.

Одиа был уже на месте. Мегрэ заставил его подняться наверх, и он с самого утра сидел в глубине коридора, недовольно наблюдая за мельтешащими полицейскими.

В половине десятого пять инспекторов отбыли на розыски остальных свидетелей, а Мегрэ, засыпая на ходу, расхаживал по «конторе», частью которой ощущал себя еще недавно: то распахнет какую-нибудь из дверей, то пожмет руку бывшему коллеге, то выбьет трубку в опилки плевательницы.